snorapp | (no subject)

* * *

Милая, мы видели воочью,
как подходит к берегу регата,
капитан люстриновый искрится,
вервия гудят в истоме.
(Вервия простые)
Белым дымом изошел оракул,
и теперь квартирные хозяйки
бьют копытами в тимпан причала,
полные прекраснейших предчувствий.

То-то будет встреча.

Милая, мы слышали гудочек.
Разве мы не слышали гудочек? –
Слышали, не надо отпираться.
Нет, это не лебеди кричали,
нет, не дуб ломал березку,
нет, не девки хором по наказу
пели нам со дна Ильменя, –
это был гудочек, натурально.
(Боже мой, так это был гудочек!..)
Ну, да что теперь-то.
(Дочери листовки зашивают
в худо скроенные юбки;
второпях исколотые пальцы
оставляют маленькие пятна
на партийной переписке;
дуры, нигилистки,
нежные, слепые перепелки,
несъедобные, как чайки).
Вострубили септиму у сходен,
в ожиданьи сладостном застыли
юные натуралисты, –
ждут морской занятной мертвечины.

То-то встреча будет.

Милая, мы чуяли подшерстком,
как поют подводные матросы
белыми глубокими губами.
(Боже, Боже, как поют матросы!..)
Сладко ли дрожали наши губы
в такт басам придонным батальонным?
– Признаемся: сладко.
(Гусляру жена в Северодвинске
говорила: «Не женись на мертвой», –
в воду, чай, глядела).
А теперь у самой у водички
мы стоим, готовые к лишеньям,
чуя за плечами автоматы
с лимонадом, солью, первитином,
(Сладкие лишенья предвкушая).

То-то встречка будет.

Милая, зачем сдавило горло?
Небо-то с батистовый платочек, -
то совьется, то опять забьётся, -
все ему неймется.
Говорят в толпе, что две юннатки
в нетерпеньи сплавали за метки -
и теперь рыдают, рыбки:
гладко море, волны пустогривы,
винт не плещет, не маячит мачта, -
но на дальнем берегу мысочка,
по-над рельсов бледною насечкой
вроде вьется беленький дымочек...
...Точно — вьется беленький дымочек!
(Милая! Мы видели воочью!)

Ах, в пурге глухой и многогорбой
снова сердцу делается невтерпь,
гарпии намордниками пышут,
дочери закусывают нитки,
у перрона шавка озорная
вдруг застыла, что-то вспоминая...

...А твои предчувствия, родная?
Что твои предчувствия, родная?

* * *

Горе, горе нам, горюющим!
Горько горе горевать.
Горько глотку горьким горюшком
днем и ночью набивать.

Всей-то нам на свете радости -
что и утром, и в ночи
горе жирное, горячее
смачно булькает в печи.

* * *

Что ж ты Родине на кровь не подашь?
Что ж ты, курочка, бычка не родишь?
Вон коровка барсука принесла,
поросеночек яичко снес,
а сохатый кошку выносил,
лошадь зайцем разрешилася,
а джейран его воспитывает,
а кабарга у станка стоит,
а сохатый паровоз ведет,
а сибирский крот пописывает,
а крыланиха подрачивает,
вятский хорь ломает зубров по углам,
а муксун на лысуна попер,
а порешня лахтака ебет,
а харза нарвалу пасть порвала,
а тевяк дамрану волк низовой,
а ворыльник люське дядюшка,
а синявский ваське дедушка, -
только ты одна, кудахчущая блядь,
не умеешь ради дела умереть,
ради Родины родить мудака,
ради Господа одуматься.

* * *

Что ты скажешь, шетлендский мой братец, сестрице своей фалабелле,
выползая ползком из забоя,
волчьей сытью забойщику в ноги валясь
поперек травяного мешка, тебе бывшего братом?
Что ты скажешь тогда?
«Воевал я».

Что ты скажешь ей, - шелковогривой, в ненашенской сбруе,
диве светлой и коротконогой,
когда братьев твоих скаковых мимо крючьями крючник протащит
по избитой траве ипподрома?
Что ты скажешь?
«Они воевали».

Что ты скажешь сестрице своей мягкогубой и гладкой,
когда вдруг на Кузнецком, игрушечным шагом считая
несерьезный булыжник, копыто ее золотое
заскользит, - и блестящий от блёсток бочок
разорвет тротуарная терка?
Что ты скажешь тогда?
«Что сказать? - Поздравляю, сестрица.

Полежи, не спеши: воевать — не за сахаром бегать.
Полежи, отдохни, - под лежачего кровь не течет,
под упавшего крюк не подсунешь.
Ты теперь со своими, сестрица, -
нам сладко у ямы лежится;
не от извести око слезится,
а просто я рад повидаться,
в нашей общей крови в этот ласковый вечер погреться.

A теперь, слава богу, уже и копытная близко,
по-семейному близко.

Слушай, милая, цокот ее драгоценный, подковы ее неземные,
а не слушай того, как она захрапит надо мною,
ухмыльнется, губами коснется уздечки моей самопальной -
и внезапно устами моими какой-то савраска запальный
исповедно во тьме заорет:
- Икабод! Икабод!..

* * *

С.Л.
Наша Аня все кричит через свой стафилококк, -
красноморденький щенок, сердца жилистый укус.
А он качает колыбель
(ну, какую колыбель? - трясет разъёбтую кровать) -
и бормочет, борбормочет, -
и видит красными глазами:
- как исходит на крик кошка;
- от боли вертится собака, –

а наша Аня разжимает побелевший кулачок.

О, эти кошка и собака.
(О, эти кошка и собака!..)

...И вот проходит пара лет
(ну да, совсем немного лет).
Умирает человек,
душу высунул в окно.
Обирает белый пух с ворса жухлых одеял.
Часто дергает душой, - сероватой, небольшой.
А псоглавцы возле Врат
ждут, пока она падет (смотрят вниз)
и говорят:

- ЛИВЕРНАЯ. НЕ БЕРЕМ.

...Аня, Аня, Нюшечка моя.

* * *

Разве водобоится боец ВДВ, вдоль какой-нибудь улицы сельской
(опустевшей)
мечась осовело, кружась между сбитых обочин
с со своей вопиющей гармонью
(костяшки белеют)
ослепленно мотая то влево, тот вправо застывшим лицом полосатым?

Нет, клинически все хорошо, -
просто праздник на улице нашей,
на Песчаной на нашей.

За закрытыми ставнями, кстати, и мы потихоньку себе веселимся.

Мы ничуть не боимся
ни подбеска блаженного с пеной пивною у пасти,
ни братишки его и ни тяти,
ни русалков его зубоскальных, плывущих от пота
по мохнатым чернильным волнам,
по волнам по чернильным мохнатым
(между скатом сосковым и черным спинным живоглотом), -

и поющих, поющих, поющих плачевным фальцетом:

- Поглядите на нас, на безногих!
Пожалейте-ка нас, ветеранов, солдаты-матросы!
Не робейте,
согрейте,
купите отцам и невестам
поплавочков из Курска, колечков из северостали!
Предлагаем недорого,
дарим практически даром.
(Нет, клинически все хорошо - просто праздник на улице нашей,
на Песчаной на нашей.
- О-о-о-о, просто праздник на улице нашей).

...Вон как он, моя рыбка, русалков когтями терзает, -
так, что лица у них опухают, глаза багровеют,
и гармонь фронтовую, подругу его плечевую,
плющит так, что костяшки немеют.

Не боись, моя рыбка, его изумленного воя.
Просто вспомнил он: их было двое.

И теперь, - не клинически, нет, - он кружится, визжит и хохочет, -
А Господь наш его из фонтанчика мочит, как хочет.

Для того-то и нужен нам праздник на улице нашей,
на Песчаной на нашей.

(За закрытыми ставнями, кстати, и мы потихоньку себе веселимся).